Истории лучше камней (с)
Название: Тихоня
Автор: Санди Зырянова для WTF Tales 2017
Бета: Sabrie
читать дальше– Ба, а ба! Расскажи сказку!
– Да что ж я тебе расскажу, внученька? Уж все, что знала, рассказала: и про колобка, и про курочку Рябу, и про Иванушку…
– А я про них больше и не хочу. Ты мне настоящую сказку расскажи, чтобы в ней ничего выдумано не было!
– Дак разве ж это сказка, внученька? Это быль.
Ну, раз тебе быль милее, тогда слушай.
Была я тогда молода девка, к работе охочая, а пуще работы – к танцам да веселью. И подружки у меня таковские были, да вот затесалась среди них одна тихоня, Анфиской звали. Стройная такая, коса черная. Вроде и всем хороша девка, да уж больно тихая, молчаливая – слова не вытянешь.
Тихоня-то тихоня, а как парень какой приставать зачнет, так ручка у нее тяжелая оказывалась! Так что с ней парни себе воли не давали. Ну, иной парень и заглядывался, а чтобы язык распустить или не дай Боже руки…
И вот нашелся среди парней один, которому тихоня Анфиска поперек горла встала. Красавец он был, балагур, кудри золотые, девки к нему так и липли, – первый парень у нас на деревне. Дмитрием его звали, а чтобы ласково – так Митенькой. Не одна девка по нему сохла, да и я не раз в подушку ревела ревмя. И уж так обидно ему показалось, что Анфиса ему от ворот поворот дает.
Стал он за Анфисой ходить и все подкалывает, да недобро так: то немой обзовет, то дурочкой забитой, то при всех орать в ухо зачнет – ты-де немая не потому ли, что глухая?, то в монастырь уйти советует. Терпела это Анфиса, терпела, да как-то раз обернулась и говорит:
– Что ты, Митенька, все за мной ходишь? Не надоело? Думаешь, ты кому-то мил да хорош, да? Зря думаешь, тобой и шишига болотная побрезгует!
Как сейчас это все помню и думаю – дурак был Митька, ой дурак. Другой бы отшутился – мол, если мне шишига невеста, тогда тебе банник мохнатый жених али домовой. А этот весь надулся, раздухарился.
– Ну, – бает, – держись. Уж я тебе покажу, кто мной не побрезгует!
Подстерег Митька Анфису, когда та корову в лес погнала. Та заметила – и ну бежать от него. Бежит, бежит, а он не отстает. Гнал ее Митька по лесу долго, сам запыхался, ан смотрит – ручей. Это Ветлянка наша, она по лесу бежит да петлю делает. Широкая она, просто так через нее не переберешься – ни брода, ни мостика в лесу нет. Ну, думает Митька, догнал!
Ан смотрит – и правда сидит. В одной рубашке рваной, спиной к нему, косу распустила и чешет гребнем. Ай да Анфиска! На людях-то – крапива крапивой, а в лесу, подальше от глаз людских, и сарафан долой, и косу распустила! А коса-то густа да длинна, пышным черным шелком на плечи ложится…
Тут-то у Митьки и злоба вся схлынула, и обида позабылась.
– Любая моя, – говорит. – Что ж ты убегала? Чай, не обижу! Лент тебе надарю и гребней, а осенью сватов зашлю, вот те крест!
И видит он, как девица берет не спеша кувшинку речную, в волосы вплетает, а потом и оборачивается…
Не Анфиса то была, ой, не Анфиса! Чужая девка, незнакомая, – не нашенская. Глаза пустые, зрачки что у твоей козы, – не человеческие глаза. И лицо-то не людское, и спина-то под распущенной косой горбатая. Смотрит на Митьку это чудище да скалится, ровно добычу увидело.
– А-а-а! – закричал Митька и как припустил из лесу.
Вернулся он домой сам не свой. Три дня и три ночи молчал, наконец в воскресенье пошел в соседнее село – исповедаться.
Батюшка-то наш суров был. Как при нем кто про домовых да леших заговаривал, серчал сразу, бранился, адовыми муками грозил. Вот и Митьку он выбранил, даже дважды: и за то, что девку преследовал по всему лесу, и за то, что с нечистой силой в лесу заговорил.
– Шишига это болотная, – сказал. – Ты давай вот что… молись да на церковь пожертвуй чего, а лучше попостись строго. Не к добру это, что ты ее увидел. И перед девкой повинись, может, оно тебе от Бога искус и наказание такое.
Закручинился Митька пуще прежнего. Стал он у бабки у своей выпытывать, кто такова шишига и к чему это – видеть ее. А бабка-то, не будь дура, велела ему больше к воде не подходить, хоть он и был большой охотник до рыбалки.
Отдал Митька брату меньшому удочки, да на том и развеселился. Подумал, что никаких печалей ему от шишиги болотной больше не видать. Начал опять к Анфисе подкатывать, только уж без злобы – весело: то пирожок ей подаст, то ягод лесных принесет. Вся деревня дивилась, как это он к ней так переменился.
Анфиса вот не переменилась ни капли. Я ее как-то спросила – ну что, пойдешь за Митеньку? – а она только головой покачала. Однако ж больше на Митьку ни одного слова худого не сказала. Да и подарки его брала и благодарила.
А Митька-то тем временем вообразил себе, что Анфиса уж у него в руках. С отцом да матерью поговорил – что ж, девка справная, хозяйственная, приданое отец за ней даст хорошее, а что молчит все время, так оно и к лучшему. Дело-то к осени уже шло, самое время свататься да свадьбу ладить.
Пошли в лесу грибы. Стали молодые парни да девки по грибы ходить с лукошками. Видит как-то рано утром Митька – Анфиса тоже лукошко взяла да в лес идет.
– Эй, – кричит. – Погоди, я с тобой!
Анфиса только головой покачала: не надо.
– Чего это? Боишься, что я больше грибов насобираю?
А она опять головой качает.
– Понятно, – цедит Митька сквозь зубы. – Меня, стало быть, боишься.
Вроде бы и понимает, что Анфиса правильно боится: мало ли что парень девке сделать может. Да и сам Митька тогда, когда шишигу повстречал, не о том разве думал? Ан больно ему стало да обидно, и стыдно, и тоска взяла.
И снова Анфиса головой качает: не боюсь.
– Дурак ты, – разлепила наконец губы. – Там, в лесу, ручей. Никак запамятовал, кого у ручья встретил? Али не знаешь, что шишига тому показывается, кому утонуть на роду написано? Гляди, еще и сама в воду столкнет!
– Да в Ветлянке этой разве что цыпленок утопнет, – рассмеялся Митька. – Ну, как знаешь. Спорим, я больше твоего грибов наберу?
– Бабка тебе ходить к воде не велела, вот и не ходи, коли жить охота. А я с тобой не пойду, а то виновата окажусь.
Только Митька не из тех был, кто чужих советов слушается. А уж Анфисиных – тем более: он уже в мыслях ее женой своей видел, а что это за мужик, который бабу слушает?
Собрался он, вместо лукошка короб большой за плечи взял – и ну в лес по грибы.
Ан к вечеру день клонится, и солнце уж село. Все грибники тут как тут, одного Митьки нет. Заволновались и родители евойные, и дружки, да и Анфиса.
– Вот и не люб он мне нисколечко, – говорит мне, – а жалко дурака. Похвальба да упертость его до добра не доведут!
Вот и ночь прошла, и рассвело. Пошли деревенские Митьку искать.
– Ау, – кричат, – Митя!
Пошла с ними и Анфиса. Ходила, ходила по лесу, ан глядь – крестик во мху лежит простенький, оловянный, на шнурке оборванном. Может, то и не Митькин был. Да припомнила Анфиса, что у Митьки-то похожий на шее висел.
А там-то и мужики следы от мужских лаптей нашли: никак, Митьки? И короб его тоже нашли, под деревом валялся. Самого Митьки только след простыл.
Горевали долго его отец с матерью да брат с сестрой. Только что толку-то горевать, коли нечем горю помочь? Мать – та и год спустя ждала, что Митя вернется…
Анфису тем временем другой парень просватал. Тому она не отказала: он молчун был, тихий, как и она, да и не бахвалился.
А Мити и след простыл. Правда, заходил в деревню один местный дурачок, все баял, как видел девку не девку, нежить не нежить, котора кости человечьи в лесу глодала да кудри золотые на мертвой голове гладила. Ну, да кто ж дурачка-то слушать будет? А что шишига может человека в лес заманить да кружить, пока тот замертво от усталости не свалится, чтобы мертвые кости обглодать, – так то все сказки, не иначе. Вот и батюшка наш мудрый так говорил.
Автор: Санди Зырянова для WTF Tales 2017
Бета: Sabrie
читать дальше– Ба, а ба! Расскажи сказку!
– Да что ж я тебе расскажу, внученька? Уж все, что знала, рассказала: и про колобка, и про курочку Рябу, и про Иванушку…
– А я про них больше и не хочу. Ты мне настоящую сказку расскажи, чтобы в ней ничего выдумано не было!
– Дак разве ж это сказка, внученька? Это быль.
Ну, раз тебе быль милее, тогда слушай.
Была я тогда молода девка, к работе охочая, а пуще работы – к танцам да веселью. И подружки у меня таковские были, да вот затесалась среди них одна тихоня, Анфиской звали. Стройная такая, коса черная. Вроде и всем хороша девка, да уж больно тихая, молчаливая – слова не вытянешь.
Тихоня-то тихоня, а как парень какой приставать зачнет, так ручка у нее тяжелая оказывалась! Так что с ней парни себе воли не давали. Ну, иной парень и заглядывался, а чтобы язык распустить или не дай Боже руки…
И вот нашелся среди парней один, которому тихоня Анфиска поперек горла встала. Красавец он был, балагур, кудри золотые, девки к нему так и липли, – первый парень у нас на деревне. Дмитрием его звали, а чтобы ласково – так Митенькой. Не одна девка по нему сохла, да и я не раз в подушку ревела ревмя. И уж так обидно ему показалось, что Анфиса ему от ворот поворот дает.
Стал он за Анфисой ходить и все подкалывает, да недобро так: то немой обзовет, то дурочкой забитой, то при всех орать в ухо зачнет – ты-де немая не потому ли, что глухая?, то в монастырь уйти советует. Терпела это Анфиса, терпела, да как-то раз обернулась и говорит:
– Что ты, Митенька, все за мной ходишь? Не надоело? Думаешь, ты кому-то мил да хорош, да? Зря думаешь, тобой и шишига болотная побрезгует!
Как сейчас это все помню и думаю – дурак был Митька, ой дурак. Другой бы отшутился – мол, если мне шишига невеста, тогда тебе банник мохнатый жених али домовой. А этот весь надулся, раздухарился.
– Ну, – бает, – держись. Уж я тебе покажу, кто мной не побрезгует!
Подстерег Митька Анфису, когда та корову в лес погнала. Та заметила – и ну бежать от него. Бежит, бежит, а он не отстает. Гнал ее Митька по лесу долго, сам запыхался, ан смотрит – ручей. Это Ветлянка наша, она по лесу бежит да петлю делает. Широкая она, просто так через нее не переберешься – ни брода, ни мостика в лесу нет. Ну, думает Митька, догнал!
Ан смотрит – и правда сидит. В одной рубашке рваной, спиной к нему, косу распустила и чешет гребнем. Ай да Анфиска! На людях-то – крапива крапивой, а в лесу, подальше от глаз людских, и сарафан долой, и косу распустила! А коса-то густа да длинна, пышным черным шелком на плечи ложится…
Тут-то у Митьки и злоба вся схлынула, и обида позабылась.
– Любая моя, – говорит. – Что ж ты убегала? Чай, не обижу! Лент тебе надарю и гребней, а осенью сватов зашлю, вот те крест!
И видит он, как девица берет не спеша кувшинку речную, в волосы вплетает, а потом и оборачивается…
Не Анфиса то была, ой, не Анфиса! Чужая девка, незнакомая, – не нашенская. Глаза пустые, зрачки что у твоей козы, – не человеческие глаза. И лицо-то не людское, и спина-то под распущенной косой горбатая. Смотрит на Митьку это чудище да скалится, ровно добычу увидело.
– А-а-а! – закричал Митька и как припустил из лесу.
Вернулся он домой сам не свой. Три дня и три ночи молчал, наконец в воскресенье пошел в соседнее село – исповедаться.
Батюшка-то наш суров был. Как при нем кто про домовых да леших заговаривал, серчал сразу, бранился, адовыми муками грозил. Вот и Митьку он выбранил, даже дважды: и за то, что девку преследовал по всему лесу, и за то, что с нечистой силой в лесу заговорил.
– Шишига это болотная, – сказал. – Ты давай вот что… молись да на церковь пожертвуй чего, а лучше попостись строго. Не к добру это, что ты ее увидел. И перед девкой повинись, может, оно тебе от Бога искус и наказание такое.
Закручинился Митька пуще прежнего. Стал он у бабки у своей выпытывать, кто такова шишига и к чему это – видеть ее. А бабка-то, не будь дура, велела ему больше к воде не подходить, хоть он и был большой охотник до рыбалки.
Отдал Митька брату меньшому удочки, да на том и развеселился. Подумал, что никаких печалей ему от шишиги болотной больше не видать. Начал опять к Анфисе подкатывать, только уж без злобы – весело: то пирожок ей подаст, то ягод лесных принесет. Вся деревня дивилась, как это он к ней так переменился.
Анфиса вот не переменилась ни капли. Я ее как-то спросила – ну что, пойдешь за Митеньку? – а она только головой покачала. Однако ж больше на Митьку ни одного слова худого не сказала. Да и подарки его брала и благодарила.
А Митька-то тем временем вообразил себе, что Анфиса уж у него в руках. С отцом да матерью поговорил – что ж, девка справная, хозяйственная, приданое отец за ней даст хорошее, а что молчит все время, так оно и к лучшему. Дело-то к осени уже шло, самое время свататься да свадьбу ладить.
Пошли в лесу грибы. Стали молодые парни да девки по грибы ходить с лукошками. Видит как-то рано утром Митька – Анфиса тоже лукошко взяла да в лес идет.
– Эй, – кричит. – Погоди, я с тобой!
Анфиса только головой покачала: не надо.
– Чего это? Боишься, что я больше грибов насобираю?
А она опять головой качает.
– Понятно, – цедит Митька сквозь зубы. – Меня, стало быть, боишься.
Вроде бы и понимает, что Анфиса правильно боится: мало ли что парень девке сделать может. Да и сам Митька тогда, когда шишигу повстречал, не о том разве думал? Ан больно ему стало да обидно, и стыдно, и тоска взяла.
И снова Анфиса головой качает: не боюсь.
– Дурак ты, – разлепила наконец губы. – Там, в лесу, ручей. Никак запамятовал, кого у ручья встретил? Али не знаешь, что шишига тому показывается, кому утонуть на роду написано? Гляди, еще и сама в воду столкнет!
– Да в Ветлянке этой разве что цыпленок утопнет, – рассмеялся Митька. – Ну, как знаешь. Спорим, я больше твоего грибов наберу?
– Бабка тебе ходить к воде не велела, вот и не ходи, коли жить охота. А я с тобой не пойду, а то виновата окажусь.
Только Митька не из тех был, кто чужих советов слушается. А уж Анфисиных – тем более: он уже в мыслях ее женой своей видел, а что это за мужик, который бабу слушает?
Собрался он, вместо лукошка короб большой за плечи взял – и ну в лес по грибы.
Ан к вечеру день клонится, и солнце уж село. Все грибники тут как тут, одного Митьки нет. Заволновались и родители евойные, и дружки, да и Анфиса.
– Вот и не люб он мне нисколечко, – говорит мне, – а жалко дурака. Похвальба да упертость его до добра не доведут!
Вот и ночь прошла, и рассвело. Пошли деревенские Митьку искать.
– Ау, – кричат, – Митя!
Пошла с ними и Анфиса. Ходила, ходила по лесу, ан глядь – крестик во мху лежит простенький, оловянный, на шнурке оборванном. Может, то и не Митькин был. Да припомнила Анфиса, что у Митьки-то похожий на шее висел.
А там-то и мужики следы от мужских лаптей нашли: никак, Митьки? И короб его тоже нашли, под деревом валялся. Самого Митьки только след простыл.
Горевали долго его отец с матерью да брат с сестрой. Только что толку-то горевать, коли нечем горю помочь? Мать – та и год спустя ждала, что Митя вернется…
Анфису тем временем другой парень просватал. Тому она не отказала: он молчун был, тихий, как и она, да и не бахвалился.
А Мити и след простыл. Правда, заходил в деревню один местный дурачок, все баял, как видел девку не девку, нежить не нежить, котора кости человечьи в лесу глодала да кудри золотые на мертвой голове гладила. Ну, да кто ж дурачка-то слушать будет? А что шишига может человека в лес заманить да кружить, пока тот замертво от усталости не свалится, чтобы мертвые кости обглодать, – так то все сказки, не иначе. Вот и батюшка наш мудрый так говорил.