Истории лучше камней (с)
Название: Пилотская байка
Автор: Санди для fandom Tales 2014
Бета: myowlet
Размер: мини, 1646 слов
Пейринг/Персонажи: летчик, гремлин
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Экипаж самолета едва не стал жертвой гремлина - потустороннего существа, ненавидящего технику...
Посвящение: der Kestrel, которая хотела что-нибудь про самолеты
читать дальшеЗря вы, юноша, посмеиваетесь над старыми летчиками. Да, мы, летчики, — народ суеверный. Но что такое «суеверие»? — это значит «верю всуе». А наши, как вы изволите выражаться, суеверия сто пятьсот раз оправданы практикой. Хотя случай, который был с нами в две тысячи косматом году, никакой практикой не объяснишь…
Я тогда был вторым пилотом на грузовом АН-12. Хороший самолет для своего времени, и делали их на совесть, но машина, которой столько же лет, сколько и мне, — а мне сорок пять, — рано или поздно начнет ломаться. Правда, наш «Мухожук» — так мы его прозвали — вроде бы не пошаливал. Только что вернулся с профилактики, нигде ничего не жужжит, не барахлит.
Груз был какой-то ценный, ящики со всех сторон опечатаны — что там, не заглянешь. И заказчик что-то нервничал. Так что поломка была бы очень некстати.
И вот мы летим, — а время вылета нам назначили не особо удачно, под вечер, — уже смеркается, бортмеханик задремал, штурман зато чайку на весь неспящий экипаж заварил и анекдоты травит, и вдруг — бац! звуковая система надрывается, световая мигает; тяга уменьшается, самолет начинает крениться… Так и есть! — двигатель отказал.
Ну, один двигатель — это серьезно, но не критично. У АН-12 их четыре. Взялись мы с Михалычем, нашим первым пилотом, отключили двигатель, сообщили диспетчеру, сидим в напряжении… И что же? Минут через пятнадцать та же беда, только с правой стороны! Первый двигатель, который отказал, видите ли, был на левом полукрыле…
Подвел нас «Мухожук». Комаром оказался.
Два неисправных двигателя — это уже не фунт изюма… Снизились мы на 1900 метров. Сообщили диспетчеру, тот заволновался, спрашивает, каково будет наше решение. А что — решение? На двух двигателях из четырех лететь рискованно. До пункта назначения далековато. Летели мы отсюда, из Воронежа, в Улан-Удэ, а к тому моменту и половины пути не пролетели.
Ну, собрались мы и совет держим. А я так сидел, что мне было хорошо видно одно полукрыло. Смотрю — что-то у нас на полукрыле прицепилось. Небольшое, размером человеку по колено, — но не птица. А по очертаниям вроде человек. Протер я глаза: что за притча? А оно прицепилось и к двигателю тянется. Я привстал, чтобы разглядеть, — а этот паршивец, чтоб ему, уже в единственном нормальном двигателе на том полукрыле копается! Ну все, думаю, нам хана… И точно: не прошло и нескольких минут, как самолет наш дернулся, завалился на бок, накренился и начал терять высоту… Звуковая система опять сигнал подает. По совести, мы в первые секунды слегка ополоумели, когда осознали масштаб трагедии.
Третий двигатель отказал.
Радист наш, Коля, молодой был, к переделкам непривычный. Слышу — таким дрожащим голосом диспетчера зовет. Да так, как мать родную не все зовут…
И вот тут меня тоже пробрало до костей. Потому что диспетчера дозваться он не мог. Рация отказала.
Отказали у нас не только двигатели и рация, как я очень быстро убедился. Отказали и системы навигации. А внизу — тьма-тьмущая, хотя для такой тьмы летом рановато, пол-восьмого всего. Что тут поделаешь? Я перекрестился, «Отче наш» начал читать — а не помню же ни черта! Кое-как прочел, чуть ли не задом наперед…
А уже когда пробормотал «иже еси на небеси», спохватился, что крестился левой рукой. Правая у меня штурвалом была занята. Ну, думаю, какая разница — упадут все, а на небесах Бог отберет своих…
Взял «Кока-колу», у меня рядом с креслом бутылка стояла. Отхлебнул.
А оно лапу тянет!
Поймите правильно: никаких посторонних на борту не бывает. То есть бывает, конечно, но не в нашем случае. У нас все строго. И потом, «посторонние» — это люди, а тут чудо какое-то: росточком мне по колено, уши как у нетопыря, да и морда вроде того же, рука — не рука, а лапа обезьянья… но глазищи смотрят вроде осмысленно. Я ему, обалдев, бутылку свою и сунул.
Этот взял, отпил, облизнулся с явным удовольствием. Потом еще отпил. Видно, что ему эта «Кока-кола», которая мне — самое распоследнее пойло, просто в глотке пересохло, а чай заваривать некому, не до чаю, — так вот, видно, что ему эта «Кока-кола» просто райское, мать его, наслаждение!
Я его и спрашиваю:
— Кто ты?
А Этот облизнулся еще раз, хвостом повернулся, — хвост у него этакий был пушистый, и к приборной панели тянется.
— Не трогай, — говорю, — ты что, не понимаешь? Если ты здесь что-то поломаешь, пять человек погибнут. — А сам думаю: мы и так погибнем, шансов у нас уже почти никаких. — Это ты сломал нам двигатели? — спрашиваю строго.
Этот головой кивает.
— Зачем?
А Этот вдруг как рассмеется!
— Не люблю я вашу механику, — отвечает. Вполне по-человечески, но таким скрипучим голоском. — Мешает она мне. Зло берет, как увижу.
Тут-то я и смекнул, на кого нарвался.
— Вот что, — говорю. — Нас пятеро. У всех семьи, которых мы кормим. Не нравится механика — ломай на земле, а в полете этого делать не надо! Мы погибнем из-за тебя!
У Этого даже уши поникли.
— Извини, — скрипит. — Я и не подумал.
— Ах, не подумал? Ну ты даешь, — возмутился я. — А теперь иди и чини все, что наломал! Иначе наш самолет разобьется вместе с нами — и с тобой, дурья башка!
— Я не разобьюсь, — проскрипел он в ответ. — Я владею воздушными потоками.
— Тем более иди и чини!
— Не получится. Я не умею.
Ну конечно, думаю, ломать не строить. Тут Этот снова сцапал мою бутылку с «Кока-колой», отхлебнул порядочно, чуть не половину, и вдруг его мордочка просветлела.
Голова у меня закружилась, последней мыслью было — никак, он и крайний двигатель вырубил? — но нет, судя по системам оповещения, крайний двигатель работал. Крайний, говорю тебе, не последний! Чтоб слова «последний» у тебя на языке вообще не было! Последний у летчика путь сам знаешь куда бывает… Но гляжу: все наши спят. Мертвецким сном спят, — не шевелятся, не храпят, только посапывают слегка. Испугался я не на шутку. А Этот сияет, будто что-то такое классное отмочил.
И вдруг в рации прорезается: «МСР 326, отвечайте! Бурзачило-Контроль на связи!»
И тогда я понял, что до этого не боялся. Ничего не боялся: ни отказавшей техники, ни темноты, ни внезапно уснувших товарищей. А вот этого диспетчера испугался, как…
Все дело в том, что каждый самолет ведут определенные диспетчеры. Наш «Мухожук», позывной МСР 326, сейчас должен был вести диспетчер одного аэропорта — Новосибирского, потом — попрощаться и передать диспетчеру другого аэропорта, и я точно знал, какого. Кемеровского. А это Бурзачило вообще не должно было появляться, его даже на карте не было! Но выбирать не приходилось.
— Бурзачило-Контроль, я МСР 326, — говорю. — Диспетчер, дорогой, у нас отказ трех двигателей, отказ систем навигации, отказ радиостанции-1… Запрашиваю аварийную посадку.
— Вас понял, — отвечает. — Сейчас мы вам полосу приготовим.
Если вы думаете, что я не сумею посадить самолет на полосу в одиночку и по визуальным ориентирам, — плохо же вы обо мне думаете. Я даже приободрился от собственного профессионализма. И тут Этот мне под руку: «Не выходи из самолета».
Ну, как это — не выходи? Мне нужен срочный ремонт. Вся команда спит. Я попытался было растолкать хотя бы командира, — какое там; не просыпается, а Этот опять: «Не буди его, хуже будет».
В общем, вышел я. К моему удивлению, самолет уже окружило несколько наземных техников; взялись чинить наши двигатели. Я заикнулся насчет приборной панели и рации, — один из техников так странно на меня посмотрел, говорит: «Все приборы у вас в порядке». Ладно, думаю, пойду хоть посмотрю, куда меня летная судьба забросила.
А порт этот, Бурзачило, пустынный совершенно, наш самолет там — единственный. Пошел я, больше любопытства ради, к летной гостинице, — опять слышу скрипение Этого: «Не выходи из аэропорта!»
— Слушай, — не выдержал я, — достал ты меня. То не делай, это не делай… Какого черта?
— Вышел из самолета — держись и возвращайся побыстрее. Выйдешь отсюда — останешься здесь навсегда.
Я пожал плечами, но под ложечкой засосало. Да, признаться, мне с самого начала было здесь не по себе. Какое-то оно было странное, это Бурзачило, не от мира сего. Вытянул шею, — смотрю, старое здание, типовая такая пятиэтажка, но полуразрушенное, верхние этажи вообще обрушились, внизу еще сохранилась вывеска «Гостиница аэропорта», но древняя — явно с советских времен. Повернулся к зданию аэропорта — оно тоже как-то не радует, не наше оно какое-то, неземное. Тут, смотрю, работник из этого здания вышел.
Мне что-то внутри подсказывает: беги, дурак!, — но я остался. Дождался этого мужика. Он мне представился: диспетчер Баюнов. Точно, смотрю на бейджике: Баюнов Василий Петрович. Мы немного поговорили о нашем «Мухожуке»; я про Этого рассказывать не стал, сказал только, что три сразу двигателя отказали. Потом я сослался на то, что нужно присмотреть за ремонтом, и поспешил на «Мухожука». А Баюнов мне вслед: «С ремонтом все будет в порядке…»
Я уже понял: с ремонтом, может, и в порядке, да со мной — не в порядке, если я задержусь. Влез я на самолет, а сам сообразил: надо имена этих техников запомнить.
Имена у них разные были. То-то чуднее всего, брат: откуда в середине России такое имя, как Diego Vasques? Или James Folkner? Но я уже ничему не удивлялся.
Откуда-то снова Этот вынырнул, говорит: «Спи. Утро вечера мудренее». Я уже смирился с тем, что груз мы вовремя не доставим. Неустойка, объяснительные начальству, все дела… Поэтому устроился на самолете и задремал. Правда, выспаться мне все равно не дали: Этот ни свет ни заря меня растолкал, скрипит на ухо «рассвет близок, вылетай!»
Я и вылетел. Что мне, в первый раз, что ли?
Потом мои товарищи, смотрю, попросыпались, спрашивают: «А как двигатели? Чего? Работают? Это как так получилось? У нас же двигатели отказывали и рация!»
Я тогда, помнится, пожал плечами, ответил что-то в духе «иногда проблемы сами рассасываются».
Но самое странное случилось потом, когда заработала наша рация. У радиста глаза сами собой как выпучились!
— МСР 326, отвечайте! Говорит Новосибирск-Радар! Что происходит?
Ни черта я тогда не понял, если честно. Потому что за окном стояло не раннее утро, а поздний вечер. Смеркалось. И наши часы, и этот диспетчер, который «Новосибирск-Радар», уверяли, что был тот же день, — как сейчас помню, 21 июля. И не было никакой ночи в странном аэропорту Бурзачило…
Но зато мы на 10 минут исчезли со всех радаров. И часы у нас — это выяснилось потом, когда мы прилетели в Улан-Удэ — отставали ровно на 10 минут.
Попозже, кстати, я навел справки о тех людях, которых повстречал в аэропорту Бурзачило. Все они действительно работали когда-то летчиками, но числились погибшими в авиакатастрофах: кто 10 лет назад, кто 20, кто 50…
Такого я тоже не понял. Но с тех пор оставляю для Этого на самолете бутылку «Кока-Колы».
Автор: Санди для fandom Tales 2014
Бета: myowlet
Размер: мини, 1646 слов
Пейринг/Персонажи: летчик, гремлин
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Экипаж самолета едва не стал жертвой гремлина - потустороннего существа, ненавидящего технику...
Посвящение: der Kestrel, которая хотела что-нибудь про самолеты
читать дальшеЗря вы, юноша, посмеиваетесь над старыми летчиками. Да, мы, летчики, — народ суеверный. Но что такое «суеверие»? — это значит «верю всуе». А наши, как вы изволите выражаться, суеверия сто пятьсот раз оправданы практикой. Хотя случай, который был с нами в две тысячи косматом году, никакой практикой не объяснишь…
Я тогда был вторым пилотом на грузовом АН-12. Хороший самолет для своего времени, и делали их на совесть, но машина, которой столько же лет, сколько и мне, — а мне сорок пять, — рано или поздно начнет ломаться. Правда, наш «Мухожук» — так мы его прозвали — вроде бы не пошаливал. Только что вернулся с профилактики, нигде ничего не жужжит, не барахлит.
Груз был какой-то ценный, ящики со всех сторон опечатаны — что там, не заглянешь. И заказчик что-то нервничал. Так что поломка была бы очень некстати.
И вот мы летим, — а время вылета нам назначили не особо удачно, под вечер, — уже смеркается, бортмеханик задремал, штурман зато чайку на весь неспящий экипаж заварил и анекдоты травит, и вдруг — бац! звуковая система надрывается, световая мигает; тяга уменьшается, самолет начинает крениться… Так и есть! — двигатель отказал.
Ну, один двигатель — это серьезно, но не критично. У АН-12 их четыре. Взялись мы с Михалычем, нашим первым пилотом, отключили двигатель, сообщили диспетчеру, сидим в напряжении… И что же? Минут через пятнадцать та же беда, только с правой стороны! Первый двигатель, который отказал, видите ли, был на левом полукрыле…
Подвел нас «Мухожук». Комаром оказался.
Два неисправных двигателя — это уже не фунт изюма… Снизились мы на 1900 метров. Сообщили диспетчеру, тот заволновался, спрашивает, каково будет наше решение. А что — решение? На двух двигателях из четырех лететь рискованно. До пункта назначения далековато. Летели мы отсюда, из Воронежа, в Улан-Удэ, а к тому моменту и половины пути не пролетели.
Ну, собрались мы и совет держим. А я так сидел, что мне было хорошо видно одно полукрыло. Смотрю — что-то у нас на полукрыле прицепилось. Небольшое, размером человеку по колено, — но не птица. А по очертаниям вроде человек. Протер я глаза: что за притча? А оно прицепилось и к двигателю тянется. Я привстал, чтобы разглядеть, — а этот паршивец, чтоб ему, уже в единственном нормальном двигателе на том полукрыле копается! Ну все, думаю, нам хана… И точно: не прошло и нескольких минут, как самолет наш дернулся, завалился на бок, накренился и начал терять высоту… Звуковая система опять сигнал подает. По совести, мы в первые секунды слегка ополоумели, когда осознали масштаб трагедии.
Третий двигатель отказал.
Радист наш, Коля, молодой был, к переделкам непривычный. Слышу — таким дрожащим голосом диспетчера зовет. Да так, как мать родную не все зовут…
И вот тут меня тоже пробрало до костей. Потому что диспетчера дозваться он не мог. Рация отказала.
Отказали у нас не только двигатели и рация, как я очень быстро убедился. Отказали и системы навигации. А внизу — тьма-тьмущая, хотя для такой тьмы летом рановато, пол-восьмого всего. Что тут поделаешь? Я перекрестился, «Отче наш» начал читать — а не помню же ни черта! Кое-как прочел, чуть ли не задом наперед…
А уже когда пробормотал «иже еси на небеси», спохватился, что крестился левой рукой. Правая у меня штурвалом была занята. Ну, думаю, какая разница — упадут все, а на небесах Бог отберет своих…
Взял «Кока-колу», у меня рядом с креслом бутылка стояла. Отхлебнул.
А оно лапу тянет!
Поймите правильно: никаких посторонних на борту не бывает. То есть бывает, конечно, но не в нашем случае. У нас все строго. И потом, «посторонние» — это люди, а тут чудо какое-то: росточком мне по колено, уши как у нетопыря, да и морда вроде того же, рука — не рука, а лапа обезьянья… но глазищи смотрят вроде осмысленно. Я ему, обалдев, бутылку свою и сунул.
Этот взял, отпил, облизнулся с явным удовольствием. Потом еще отпил. Видно, что ему эта «Кока-кола», которая мне — самое распоследнее пойло, просто в глотке пересохло, а чай заваривать некому, не до чаю, — так вот, видно, что ему эта «Кока-кола» просто райское, мать его, наслаждение!
Я его и спрашиваю:
— Кто ты?
А Этот облизнулся еще раз, хвостом повернулся, — хвост у него этакий был пушистый, и к приборной панели тянется.
— Не трогай, — говорю, — ты что, не понимаешь? Если ты здесь что-то поломаешь, пять человек погибнут. — А сам думаю: мы и так погибнем, шансов у нас уже почти никаких. — Это ты сломал нам двигатели? — спрашиваю строго.
Этот головой кивает.
— Зачем?
А Этот вдруг как рассмеется!
— Не люблю я вашу механику, — отвечает. Вполне по-человечески, но таким скрипучим голоском. — Мешает она мне. Зло берет, как увижу.
Тут-то я и смекнул, на кого нарвался.
— Вот что, — говорю. — Нас пятеро. У всех семьи, которых мы кормим. Не нравится механика — ломай на земле, а в полете этого делать не надо! Мы погибнем из-за тебя!
У Этого даже уши поникли.
— Извини, — скрипит. — Я и не подумал.
— Ах, не подумал? Ну ты даешь, — возмутился я. — А теперь иди и чини все, что наломал! Иначе наш самолет разобьется вместе с нами — и с тобой, дурья башка!
— Я не разобьюсь, — проскрипел он в ответ. — Я владею воздушными потоками.
— Тем более иди и чини!
— Не получится. Я не умею.
Ну конечно, думаю, ломать не строить. Тут Этот снова сцапал мою бутылку с «Кока-колой», отхлебнул порядочно, чуть не половину, и вдруг его мордочка просветлела.
Голова у меня закружилась, последней мыслью было — никак, он и крайний двигатель вырубил? — но нет, судя по системам оповещения, крайний двигатель работал. Крайний, говорю тебе, не последний! Чтоб слова «последний» у тебя на языке вообще не было! Последний у летчика путь сам знаешь куда бывает… Но гляжу: все наши спят. Мертвецким сном спят, — не шевелятся, не храпят, только посапывают слегка. Испугался я не на шутку. А Этот сияет, будто что-то такое классное отмочил.
И вдруг в рации прорезается: «МСР 326, отвечайте! Бурзачило-Контроль на связи!»
И тогда я понял, что до этого не боялся. Ничего не боялся: ни отказавшей техники, ни темноты, ни внезапно уснувших товарищей. А вот этого диспетчера испугался, как…
Все дело в том, что каждый самолет ведут определенные диспетчеры. Наш «Мухожук», позывной МСР 326, сейчас должен был вести диспетчер одного аэропорта — Новосибирского, потом — попрощаться и передать диспетчеру другого аэропорта, и я точно знал, какого. Кемеровского. А это Бурзачило вообще не должно было появляться, его даже на карте не было! Но выбирать не приходилось.
— Бурзачило-Контроль, я МСР 326, — говорю. — Диспетчер, дорогой, у нас отказ трех двигателей, отказ систем навигации, отказ радиостанции-1… Запрашиваю аварийную посадку.
— Вас понял, — отвечает. — Сейчас мы вам полосу приготовим.
Если вы думаете, что я не сумею посадить самолет на полосу в одиночку и по визуальным ориентирам, — плохо же вы обо мне думаете. Я даже приободрился от собственного профессионализма. И тут Этот мне под руку: «Не выходи из самолета».
Ну, как это — не выходи? Мне нужен срочный ремонт. Вся команда спит. Я попытался было растолкать хотя бы командира, — какое там; не просыпается, а Этот опять: «Не буди его, хуже будет».
В общем, вышел я. К моему удивлению, самолет уже окружило несколько наземных техников; взялись чинить наши двигатели. Я заикнулся насчет приборной панели и рации, — один из техников так странно на меня посмотрел, говорит: «Все приборы у вас в порядке». Ладно, думаю, пойду хоть посмотрю, куда меня летная судьба забросила.
А порт этот, Бурзачило, пустынный совершенно, наш самолет там — единственный. Пошел я, больше любопытства ради, к летной гостинице, — опять слышу скрипение Этого: «Не выходи из аэропорта!»
— Слушай, — не выдержал я, — достал ты меня. То не делай, это не делай… Какого черта?
— Вышел из самолета — держись и возвращайся побыстрее. Выйдешь отсюда — останешься здесь навсегда.
Я пожал плечами, но под ложечкой засосало. Да, признаться, мне с самого начала было здесь не по себе. Какое-то оно было странное, это Бурзачило, не от мира сего. Вытянул шею, — смотрю, старое здание, типовая такая пятиэтажка, но полуразрушенное, верхние этажи вообще обрушились, внизу еще сохранилась вывеска «Гостиница аэропорта», но древняя — явно с советских времен. Повернулся к зданию аэропорта — оно тоже как-то не радует, не наше оно какое-то, неземное. Тут, смотрю, работник из этого здания вышел.
Мне что-то внутри подсказывает: беги, дурак!, — но я остался. Дождался этого мужика. Он мне представился: диспетчер Баюнов. Точно, смотрю на бейджике: Баюнов Василий Петрович. Мы немного поговорили о нашем «Мухожуке»; я про Этого рассказывать не стал, сказал только, что три сразу двигателя отказали. Потом я сослался на то, что нужно присмотреть за ремонтом, и поспешил на «Мухожука». А Баюнов мне вслед: «С ремонтом все будет в порядке…»
Я уже понял: с ремонтом, может, и в порядке, да со мной — не в порядке, если я задержусь. Влез я на самолет, а сам сообразил: надо имена этих техников запомнить.
Имена у них разные были. То-то чуднее всего, брат: откуда в середине России такое имя, как Diego Vasques? Или James Folkner? Но я уже ничему не удивлялся.
Откуда-то снова Этот вынырнул, говорит: «Спи. Утро вечера мудренее». Я уже смирился с тем, что груз мы вовремя не доставим. Неустойка, объяснительные начальству, все дела… Поэтому устроился на самолете и задремал. Правда, выспаться мне все равно не дали: Этот ни свет ни заря меня растолкал, скрипит на ухо «рассвет близок, вылетай!»
Я и вылетел. Что мне, в первый раз, что ли?
Потом мои товарищи, смотрю, попросыпались, спрашивают: «А как двигатели? Чего? Работают? Это как так получилось? У нас же двигатели отказывали и рация!»
Я тогда, помнится, пожал плечами, ответил что-то в духе «иногда проблемы сами рассасываются».
Но самое странное случилось потом, когда заработала наша рация. У радиста глаза сами собой как выпучились!
— МСР 326, отвечайте! Говорит Новосибирск-Радар! Что происходит?
Ни черта я тогда не понял, если честно. Потому что за окном стояло не раннее утро, а поздний вечер. Смеркалось. И наши часы, и этот диспетчер, который «Новосибирск-Радар», уверяли, что был тот же день, — как сейчас помню, 21 июля. И не было никакой ночи в странном аэропорту Бурзачило…
Но зато мы на 10 минут исчезли со всех радаров. И часы у нас — это выяснилось потом, когда мы прилетели в Улан-Удэ — отставали ровно на 10 минут.
Попозже, кстати, я навел справки о тех людях, которых повстречал в аэропорту Бурзачило. Все они действительно работали когда-то летчиками, но числились погибшими в авиакатастрофах: кто 10 лет назад, кто 20, кто 50…
Такого я тоже не понял. Но с тех пор оставляю для Этого на самолете бутылку «Кока-Колы».
@темы: Ориджинал