А может всё было наоборот? (с) "Людоед и принцесса" Генриха Сапгира
***
Город вырос посреди бесконечных пшеничных полей, залитых летних солнцем, сразу после урагана.
Люди вылезли из погребов и подвалов, и наверху, помимо бесчисленных разрушений и помятого урожая, их ждали изумрудные башни и зелёные знамёна.
По жёлтым кирпичам прыгали дети со всей округи, за ними с лаем носился Тотошка. Один серебряный башмачок угодил по голове тётушке Мэри и набил здоровую шишку, второй потерялся в траве и пророс деревом с драгоценными ветвями и долларовыми листьями. За его счёт обогатились только голодные мыши.
Осколки зелёного стекла прорастали в людских глазах и сердцах: первые заставляли видеть всё в лучшем свете, а вторые неизменно влекли в дорогу, в конце которой каждый находил любовь, или призвание, или настоящую храбрость.
Кое-кто пошёл в ученики к волшебнику, и вскоре в любом местном магазинчике можно было купить бутилированную храбрость, часовое сердце или набитые опилками и иглами мозги.
Чего только не валится с неба в Канзасе.
+ 11 оборотов***
Дорога к бабушке вела через центр города, шумного, грязного, обложенного рыжими камнями и металлическими полосами рельсов.
Приходилось прижимать уши к голове, чтобы не слышать зазывных голосов Красных Леди с Красных Улиц, от которых даже пахло Красным — то вином, то кровью.
Сходить с тропинки нельзя было ни в коем случае: в темноте расставили наркотические капканы Охотники до наживы, а им неважно, что у тебя за городом больная родственница. Они могут потрясти топором, и вот ты уже бежишь со всех ног в заботливо расставленную ловушку.
В следующий раз бабушка выворачивает наизнанку шкуру старого Волка, красным наружу, чтобы впредь никакие Леди и никакие Охотники и близко не подходили.
В следующий раз приходится приложить все усилия, чтобы не остановиться у булочной и не стащить корзинку со свежим хлебом.
Бабушка всё равно его не любит.
***
Все в королевстве носили новые туфли: посреди грязных улиц сверкали бирюза и хрусталь, стекло и блёстки. Каблуки ломались, подошвы трескались, лилась кровь. Дороги становились смертельными, болезни пробирались вверх по жилам через дурацкие суеверия и реальные угрозы.
Никто не осмеливался перечить феям. Те каждое утро ели золотыми столовыми приборами, поднимая с серебряных тарелок пальцы неугодных, глаза ослушавшихся, уши тех, кто не успел убежать.
Далеко ли убежишь в хрустальных туфельках? Сколько бы миль ни одолел, конец один — у фей на обеденном столе.
Они смеялись, восхищаясь своей придумке. Стеклянная обувь — не то что ослиная голова, или змеи вместо слов, или сотня лет вместо одного дня. Смертное горе для дивного народца — развлечение.
Новые туфли заказывали у кузнецов, учившихся в стране фэйри по ту сторону времени. Целая вереница подменышей с затравленным взглядом, который не смели поднимать от щипцов и огня. Очереди за обувкой, кровавые осколки... Помнится, поговаривали о королеве, танцевавшей в раскалённых башмачках? Стоило ли ей позавидовать?
Однажды на королевском балу, где полы были сплошь усыпаны осколками, стеклянной крошкой и кровью, которую уже было бесполезно счищать, появилась девушка. Она шла медленно, смотря под ноги, и гости тоже опускали взгляд... а после в ужасе вскидывали головы.
Девушка была босая.
И всё могло бы закончиться совсем по-другому, если бы её не заметил принц; если бы гости не повыпрыгивали из своей обуви, опьянённые свободой; если бы она была человеком...
Босая фэйри плясала на осколках стекла и чувствовала себя королевой из той самой сказки.
В полночь она проголодалась.
***
В одном приморском городе перестали рождаться дети.
То ли чьё-то неудачное проклятие, то ли шутка природы, то ли тот факт, что дома здесь опирались на скелет гигантского кита, выбросившегося на берег лет двести назад. Перестали — и всё тут.
Те, кто решил переехать, не могли найти дороги, уводившей их прочь. Сбежать не получалось.
Кости кита вбирали в себя горе тех, кто никогда уже не станет родителем, ветер относил слёзы в море, на песке больше не вырастали причудливые замки с воротами-ракушками и флагами-водорослями.
Старый мастер с сизым носом изготовил первую куклу из костей: их в округе было больше, чем деревьев. Он одел своё творение в бумажный костюмчик и шапочку из хлебного мякиша и посадил на витрину рядом с так и не проданной колыбелькой.
В приморском городе, стоящем на китовьей смерти, снова появились дети. Из рук и ног их тянулись вверх нити, костяная кожа была холодной, а выражение стеклянных глаз никогда не менялась, но все обращались с ними, как с настоящими людьми.
Если достаточно сильно во что-то верить, оно станет правдой, ведь так?
***
Иногда казалось, что она была единственным человеком на Земле, который ни разу не спускался в Страну Чудес
На выходных туда ездили целыми семьями. Бездомные знали множество чёрных ходов, чтобы не стоять в очередях и не предъявлять документы.
Кое-кто оставался там навсегда: её сестра стала там одной из Пешек Королевы, то ли Красной, то ли Белой — да и какая, в сущности, разница?
Весь мир благополучно сошёл с ума, и это было похоже на конец света. А из-за постоянных очередей — на карнавал, который появится однажды на лужайке за рекой и исчезнет раньше, чем вы соберётесь туда сходить. Или наоборот, пустит корни. С карнавалами всякое случается. С сумасшедшими тоже.
Они, сумасшедшие жители Страны Чудес, приходили к ней во снах, ярких и чересчур реальных: говорили много мудрых вещей, которые утром казались сущей бессмыслицей, а ещё звали её вниз.
Алиса слушала рассказы родственников и друзей об улыбающихся котах, всамделишных шахматных рыцарях и курящих гусеницах, пожимала плечами и оставалась дома. Она чувствовала — стоит ей переступить порог Страны Чудес, и что-то случится. Что-то гораздо больше похожее на конец мира.
“Голову с плеч!” — кричала Королева в конце каждой игры в крокет, но никак не могла найти нужной головы.
Мир Алисы не собирался заканчиваться.
***
Если идти по берегу подземной реки три дня и три ночи, упрёшься в покрытые ржавчиной стены, сложенные из медных змей. Они любят шептать кое-что из Чоссера и пугать прохожих своими ржавыми голосами.
Если выдержать бесконечные хрипящие пассажи “Кентерберийских рассказов” и пройти вдоль стен дальше, следуя шуму воды, через два дня и две ночи попадёшь в серебряный город. Там змеи ползут под ногами и напевают песенки о дальних походах и о том, что лучше всего — дома.
Если не поддаться порыву и не запеть в унисон, через день и ночь выйдешь к золотому полю. Там стоит дерево с золотыми листьями, и ветки его — золотые змеи, и у каждой во рту по подземному плоду. Вкус их похож на гранаты, но без света солнца нельзя сказать наверняка.
В каждом из драгоценных царств живёт по царевне. Все они — дочери Ворона. Того самого Ворона, который несёт на крыльях тьму и которого похитили сегодня утром.
Их было трое, этих похитителей, потому что все истории любят это число. Их могли звать Василий, Пётр и Иван, а, может, это было три Ивана, ведь последним слишком часто везёт.
Царевны облачились в доспехи — медные, серебряные и золотые — и те проросли под нежную кожу, стали чешуйчатыми панцирями, острыми когтями и длинными гребнями.
Царевны выбрались на свет, сощурили три дюжины глаз и расправили крылья.
Пришло время вызволять отца.
***
Заколдованным живётся нелегко. Заколдованных все жалеют. Три года назад основали фонд помощи Заколдованным: его спонсируют мэр, и парочка известных актёров и актрис, и несколько драматургов. Последние любят ставить спектакли по историям заколдованных. Это выгодно, потому что можно не платить за авторские права. Заколдованные сами играют главные роли в таких спектаклях.
Самые популярные — конечно, истории о чудовищах.
Билеты на первый ряд стоят дорого.
Эгле никогда не понимала, почему люди готовы платить столько за шанс испугаться.
Рога Белого Оленя серебрят специальной краской. Гриву Чудовища покрывают золотыми блёстками. Белую Кошку и Зелёную Змею укутывают в драгоценные наряды.
Двойной обман: под мишурой прячутся Заколдованные, а под их шкурами — люди. И ни один ещё не нашёл свой шанс на счастье, а ведь в старых сказках всё было так просто. Любовь всегда приходила, откуда не ждёшь.
В театрах выстраиваются очереди из тех, кто верит, что сможет разрушить проклятие. Да, придётся отменить множество постановок, раздать выкупленные за полгода билеты, но ведь это малая цена за человеческое счастье, ведь так?
Эгле смеётся. Она следит, чтобы никто не смог до них дотронуться, не смог искренне сказать слова любви, глядя прямо в глаза. Никаких поцелуев, никаких объятий, никаких фотографий.
Заколдованные не верят в любовь. А вот в деньги — в деньги они верят.
Один особо отчаянный поклонник вскакивает со своего драгоценного места в первом ряду, стоившего ему всех сбережений, и забирается на сцену.
Его ловят почти сразу же. Эгле выталкивает его на улицу и думает, что вера — страшная штука, а ведь за неё даже не нужно платить.
Жолтис — гигантский Уж, и на его спектакли валом валит народ. Этого Эгле никогда не понять. У него, конечно, самый прекрасный на свете голос, и приходится мотать головой, стряхивая наваждение. Но это всё неважно. Деньги текут в карман. Эгле заставляет себя не танцевать под чужой голос, не задерживать взгляд на чешуе, не думать о Жолтисе вообще.
Какая-то сумасшедшая спускается на сцену вместе с декорациями и целует Ужа прямо в несуществующие губы. Жолтис смеётся.
Вы слышали когда-нибудь, как смеются змеи? А Заколдованные?
Этот смех снится Эгле по четвергам.
Жолтиса убивают.
Повсюду кровь, и Эгле уже разрядила в спину убегавшим целую обойму, и где-то воют сирены.
В луже крови лежит человек.
Настоящая любовь снимает любое проклятье. Смерть куда действеннее, потому что её существование доказано.
Эгле гадает, сможет ли она когда-нибудь забыть этот безжизненный, уже не змеиный взгляд.
Эгле думает, что пора начинать верить в любовь.
Спектакль продолжается.
***
Артур Кинг живёт в маленьком доме у обрыва. С каждым годом домик приближается к бездне, в которой клокочет вода — всего несколько метров вниз, но народ любит преувеличивать. Корни деревьев, в каждом из которых спит по волшебнику, торчат над потоком воды и тянутся вниз.
К Артуру приходят люди и приносят с собой то, от чего хотят избавиться. Приносят старые телефоны, номера бывших на клочках бумаги, вещи не по размеру, фотографии в выцветших рамках. Приносят груз обид, ужасные воспоминания и недописанные книги. Река всё проглотит: ненужные вещи рано или поздно утонут, и там уже о них позаботятся чужие руки.
Иногда что-то цепляется за корни деревьев, и Артур вытаскивает добычу на берег. Это может быть мешочек драгоценных камней, или волшебный посох, или небывалой красоты одежда. Те, кто приносят к бездне свои старые вещи, частенько уходят с новыми. Каждый знает, что предназначено именно ему.
Тот, кто отыщет самую суть Артура, кто сможет вытащить его из маленького домика на краю обрыва, может стать королём или королевой. Королевство, конечно, не ахти какое достанется — сердца с первого взгляда не кажутся особенно большими — но, если подождать, узнаешь, что ни одна бездна мира и ни одна река не способна вместить в себя столько всего.
Однажды за корни деревьев цепляется меч. А у иных мечей, говорят, есть души.
Артур ждёт, но никто не приходит, чтобы забрать его. И однажды меч становится королём.
Домик у обрыва ветшает, тропа к нему зарастает, а волшебники просыпаются — все разом — и бредут, оглушённые солнцем, шумом и целым миром, куда-то вслед последним драконам.
Артур Кинг путешествует по свету с мечом за спиной. Бездна остаётся позади.
***
Дочь короля совсем обезумела: день и ночь прядёт золотую пряжу, плавит над огнём столовые приборы, сшивает вместе бусы с драгоценным камнями.
— Нельзя опоздать, — твердит она, снимая с самой себя мерки. — Иначе на место моё никто не придёт, и ничего нельзя будет исправить.
Никто не может вылечить принцессу. Ни врачи, ни феи, ни могущественные волшебники. Принцы из соседних королевств ловят её, бегущую из кухни вверх, к ткацкому станку, пытаются поцеловать. Она ставит им подножки и бросает в них бисером. На ней нет проклятия, поцелуи ей не нужны.
Дочь короля заканчивает свою работу однажды ночью: на главной лестнице лежат три платья. Одно цвета неба, раскалённого заката и туманного рассвета, другое — холодное и далёкое, цвета месяца, а на третье не взглянешь без слёз, так оно сияет.
— Какое? Какое вы наденете на бал? — охают фрейлины. — На свадьбу? На похороны?
Принцесса качает головой и велит привести ко двору трёх ослиц, вошедших в городские ворота вечером.
Они стоят на королевских коврах — свалявшаяся шерсть, тонкие ноги, огромные печальные морды — а король неодобрительно хмурит брови, но не смеет нарушить хрупкое душевное равновесие дочери.
Та набрасывает платья на животных, и пышные юбки накрывают уши, понурые хвосты и обвисшие животы.
Платья сияют всё ярче и ярче, пока двор не отводит глаза. Только принцесса не отрывает взгляда до тех пор, пока свет не угасает, как слишком поспешное обещание.
Трое попавших в сети колдовства незнакомок стоят на дорогих коврах — свалявшиеся волосы, тонкие руки, полные благодарности глаза. Они шли на запах безумия.
Часы ударяют тринадцать раз.
Дочь короля выдыхает еле слышно:
— Успела.
***
Их маленькая белая машинка уехала в закат, гремя консервными банками и колокольчиками. Стая голубей, тоже белых, растворилась в залитом червлёным золотом небе. По дороге из белых кирпичей было легко мчаться навстречу счастью.
У белоснежного забора автомобиль остановился, водитель поспешил распахнуть заднюю дверь, из которой выскочила миниатюрная женщина в платье всех цветов видимого спектра — и ещё парочки невидимого. Камни под её каблуками тут же меняли цвет и мелодично звенели: до — уверенный синий, ре — изумрудный, ми — далёкий светло-сизый, снова до — лучше-всего-дома-рубиновый, соль — травянисто-зелёный, ля — пламенно-алый. Камни под шагами водителя превращались в конфеты, у каждой — свой особенный вкус, чтобы навсегда запомнить.
Смеясь, они подбежали к белому забору, отворили белую калитку и ворвались в стерильно-белый сад. Смех их, касаясь ветвей, травинок, птиц и всего вокруг, взрывался жизнью.
Домик, конечно, получился имбирным. Ставни — леденцами. Черепица — вафельной. Ступеньки — грильяжем, чтобы можно было откалывать куски? только если очень постараться.
В печи уже горел огонь, над огнём висел горшочек с закипающими мечтами, и от них по всему дому распространялся кружащий голову аромат.
Так могли пахнуть только грёзы, которым суждено было сбыться.
Домик этот, живой и цветущий, шумный и полный радости, стоит за белым забором у белой дороги уже очень давно. По конфетной тропинке за калиткой бегают дети, мальчик и девочка, взращённые на вере в счастливый конец, в достижение целей и в то, что никогда нельзя опускать руки. Дети бегают, подошвы их стучат по конфетам: до-ре-ми, до-соль-ля. Они не боятся минорных нот. Они лучше всех знают: от грусти до радости всего один шаг.
В имбирную дверь стучатся заблудившиеся дети и волки, и непутёвые царевичи, и даже ведьмы. Они выходят из леса на запах собственных снов.
За столом из пряничных досок найдётся место всем.
***
Ему бы жить в замке, такому высокому, представительному и величественному. А он жил на приёмах, улыбался много и фальшиво, менял маски — карнавальные на тёмные и таинственные, чтоб никто не увидел за ними истинного лица. Внимательные взгляды из теней за гобеленами, несколько чересчур слабых рукопожатий, парочка улыбок — интимных, больше всего похожих на настоящие, адресованные лично кому-то из толпы.
Девушки летели на него, как бабочки на свет. Взмахивали разноцветными юбками-крыльями, поправляли причёски, словно стряхивая с локонов невидимую пыльцу, прикусывали губы в предвкушении.
Он был женат шесть раз.
Этому не удивлялись, хотя никто, даже высохшие девы-тётушки, не могли в точности сказать, сколько ему лет. Борода только помогала ему в тайне возраста, такая же представительная, как и он сам.
Шутили, что он тратит на неё больше денег, чем на любую из своих жён.
Когда без вести пропала третья, шутить перестали и начали шептаться за его спиной.
В богатых районах, там, где появлялись девицы на выданье, где устраивались балы, где в танцах кружились династическое наследство и выгодные сделки, пропадали люди.
В хрупкой дымке ночи, которая как раз сменялась утром, тонули их голоса. А всплывали тела, недвижимые и пугающие.
В столице у каждой жертвы были в спешке отрезаны пальцы.
На юге пропавшие лишались ушей. На севере — глаз. На востоке — сердец.
Тот, кто жил под масками, переехал на запад.
То ли он переезжал вслед за убийствами, то ли убийства следовали за ним.
Люди запада пропадали и находились: в канавах, на лавочках в скверах, на рельсах. Все — с вырванными ногтями и, конечно, мёртвые.
У седьмой невесты было десять братьев.
После свадьбы они следили за новоиспечённым одиннадцатым — не по крови, но по клятвам — братом и нашли его замок, скованный со всех сторон тёмным лесом, таким же таинственным, как его маски, и таким же густым, как его борода.
И, когда пропала сестра, они знали, куда ехать.
Продирались сквозь терновник, как принцы из сказки, всё ближе и ближе к заколдованному замку. Ворвались внутрь, разделились, ведь коридоров здесь было чуть ли не столько же, сколько волос в холёной бороде.
Самый младший брат, которому в иной истории пришлось бы учиться жить с проклятием, увидел ключ в замке одной из дверей. Услышал шум за выкрашенной в синий кожей, обвивавшей доски. Толкнул дверь плечом...
Ключик упал в лужу крови — ничем уже не отмыть.
Седьмая жена вырвала ещё один ноготь с левой руки мужа, уже мёртвого, увидела брата и расхохоталась.
Все они были там: все семеро безумных, жаждущих крови, когда-то пропавших жён. Убийц, запертых на серебряный ключ. Демонов под человеческой кожей, за дверьми, испещрёнными рунами и синими терновыми ветками.
Младший брат живёт теперь в замке. Отращивает бороду, носит маски и проверяет надёжность дверей. Читает ранним утром газеты и каждый раз облегчённо вздыхает.
Люди пропадают, но вовсе не так, как раньше.
Синие ели вокруг замка хранят свои тайны.
***
Мельники следовали правилам. Никогда не заводить кота, который смог бы стянуть сапоги. Всегда выгонять ворон из-под крыши, чтобы не дай-то боги собралось их семеро. И, конечно, если родится на мельнице девочка, тут же отослать её прочь, в более подходящий для леди дом.
Мельник, который перемалывал звёзды в пыль, не следовал правилам.
У него было семеро котов, и у каждого — своя пара сапог, начищенных до блеска, ярко-красных, с пряжками, украшенными осколками луны.
Под крышей его мельницы жил ворон — всего один, белый, как звёздный свет, и огромный, как чья-то мечта. Он предсказывал погоду и ловил когтями лунные лучи, которые прошмыгивали на мельницу, пока никто не видел. Таким волю не давай — мигом поднимут звёздную пыль вверх и утянут домой, к безмолвным кратерам и лунным морям.
И была у мельника дочь. Не красавица, потому и чудовищ никогда не встречала. Не принцесса, конечно, потому обходившаяся без помощи фей. И не младшая, так что была она для бродячей магии совсем безразлична.
Как-то осенним вечером, когда звёзды особенно чистые попадались, и пыль получалась отборная, дочь мельника колола дрова на заднем дворе. Там-то и увидел её проходивший мимо волшебник, которому был просто необходим мешок пыли, хоть лунной, хоть звёздной, то значения не имело.
Был волшебник в добром расположении духа и предложил девушке свою помощь. Та отмахнулась только: отец воспитал с твёрдым знанием того, что подарки от волшебников могут быть опасными и невыносимыми.
Маг не обиделся, но всё равно пробормотал пару слов себе под нос, и топор в руках дочери мельника вдруг ожил и принялся рубить всё подряд. Срубил парочку ветвей плодоносящей яблони, срубил верхушку отгонявшего небесных кротов флюгера, а напоследок, прежде, чем волшебник успел его остановить, срезал и руки девушки.
И теперь стоило бы ей привязать свои отрезанные руки на спину и пойти на поиски приключений, чтобы забрести однажды в грушевый сад и встретить принца. Но волшебник умел признавать собственные ошибки и подарил девушке новые руки, которые соткал из лунных лучей, пойманных вороном, и великаньей крови, которую частенько приносили все семь котов. И так волшебник увлёкся своим занятием, что сделал не две руки, а целых восемь, светящихся, изящных, сильных.
Живёт теперь дочь мельника в вечном странствии и помогает первым встречным. Ведь только так и стоит поступать, когда глаза боятся, а руки делают.
И с каждым новым приключением в руках её появляются нужные вещи. Но одна всегда остаётся пустой — чтобы удобнее было протянуть её нуждающемуся.
[Рыцарь-FM] моя группа вконтакте