Солдатская любовь

[niiskazy]

Автор:  Санди Зырянова
Название: Солдатская любовь
Для fandom Bloodsuckers 2015
Размер: мини, 1550 слов
Пейринг/Персонажи: солдат, упырь
Категория: слэш
Рейтинг: R

Вот вы, может, не верите во всякие страшные сказки, да? Оно и понятно. Кто же в них верит — сказки ведь для малых детей, а то для отдохновения. А вот мне что рассказали — то быль настоящая, видал я и того, про кого рассказывали, и кладбище тоже видал, и камень посреди перекрестка семи дорог. Ну, да начну-ка я с самого начала.

Жил да был на свете солдат Иван Прохоров. Был он крестьянский сын, парень разбитной да сметливый, на лицо приятственный и по характеру добряк, однако ж воевал храбро и медаль за то получил. Одна беда: вместе с медалью получил он тяжелое ранение. Отъяли у него руку выше локтя, ногу спасли, да остался наш Иван хромым, а после еще и ослеп на один глаз. Посмотрели в канцелярии, что солдат из Ивана теперь никакой, да и списали.

Иван был человек веселый и даже без руки держался бодрячком.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — сказал он и засвистел. Вишь ты, кабы не ранение да увечье, служить бы Ивану все двадцать пять лет — а он успел отслужить только три. Калеке-то и в деревне родной должно было прийтись нелегко, но Иван не унывал: крепко надеялся на свою мастеровитость — руки у него были золотые.

Вот он уцелевшей золотой своей рукой смастерил себе что-то вроде крючка на место культи, чтобы нести на нем походный мешок, и бодро зашагал к себе в деревню, продолжая насвистывать веселые песенки.

Думал он, что к ночи дойдет до села Большие Петухи, да там и на ночлег попросится. Но вот ведь как вышло: на здоровых ногах Иван мог бы идти и идти, а охромев, ковылял с трудом. Так и получилось, что застала его тьма в чистом поле. Солнце садилось за холмы, темные громады деревьев нависали над дорогой, а тут еще и запашком знакомым пахнуло — на военных полях Иван не раз этот запах чуял, сразу понял, что к чему. Подумал было, что поблизости лось подох или другой какой зверь, но нет: неподалеку от дороги на небольшом холме стояло одинокое дерево, а на нем висел удавленник.

— Ишь ты, эк его прикрутило, — посочувствовал Иван. — Руки-ноги целы, а вот ведь — не выдержал. Видать, крепко ему пришлось погоревать, раз руки на себя наложил. Ну, бедолага, хоть и не будет тебе царствия небесного, покойся же с миром! Жаль, не смогу тебя похоронить — с одной-то рукой.

Перекрестился Иван и дальше пошел.

Шел он, шел, нога болит, вторая тоже болит — ей-то за двоих приходится работать, вдруг слышит: кто-то его нагоняет. Пеший, а здоровый и резвый, идет быстро. Эх, думает Иван, вот бы попроситься в попутчики — так ведь не возьмет же.

И тут человек тот сам к нему подходит.

— Эй, — говорит, — служивый, пошли вместе. Скучно одному по темноте-то.

Обрадовался Иван.

Слово за слово — разговорились. Иван про войну новому знакомцу рассказывает, тот ему — про деревенское житье-бытье. Долго ли, коротко ли, спохватился Иван, что имени не спросил и своего не назвал.

— А меня, — говорит тот человек, — Матвеем звать, Федотовых я сын.

Голос у Матвея молодой; ну, думает Иван, парень-то небось моих лет, а еще и подружимся. Любил он это дело — дружить да новых приятелей заводить, а старых тоже не забывал. Тут и луна взошла. Смотрит Иван: точно, молодой парень, кудреватый, глаза большие, брови соболиные — хорош! Только лицо будто не двигается, и губы темные. В лунном свете все как серебряное, а Матвей и вовсе синий какой-то. Ну да мало ли что может быть с человеком — может, помыслил Иван, у него щека парализована, видал он такое с одним солдатиком.

— Смотри, — говорит Матвей, — огонек.

Глядит Иван: и верно, огонек. Пригляделся — а это оконце в дому чьем-то горит! Так Ивану светло стало и хорошо, что он даже шаг ускорил, хоть нога и болела. Очень он устал, а ночевать в поле, когда осень и холода, уже не в радость. Ну, а Матвею быстро идти в охотку, он все шаг к Ивану приноравливал.

Пришли они на какой-то хутор. Две избушки, сараюшки, курятники, корова во хлеву пыхтит — вздыхает во сне… Иван бы дышал не надышался этим воздухом! Соскучился он по деревне. Шагнул было в первый двор, а Матвей ему:

— Тут заперто.

— Да где же заперто, вона ворота настежь открыты, — заспорил было Иван.

— Заперто, заперто, я здешних знаю, они не пускают. А вон в том дому — открыто!

Глядит Иван и ничего понять не может. Ворота раскрыты и там, и там; собаки есть и там, и там, но ни одна не гавкнет, не лайнет. Разве что на первых воротах крест нарисован, а на вторых — лебедушки. Ну, решил Иван, Матвейка-то местных знает, зря баять не будет.

Вошли они в открытый двор, а там и изба открыта, и банька протоплена, в избе стол накрыт — каша, да хлеб, да сала кусок с огурцом соленым, и постелено, а хозяев дома нет. Иван диву дается, а Матвей:

— А тут завсегда так, не удивляйся.

Перекусили оба. На столе и водка нашлась. Иван стопку выпил — Матвей же не притронулся.

— Эх, хорошо! — говорит Иван. — А теперь в баньку бы да спать!

И пошли они с Матвеем париться.

Только вошли — плач раздался в бане. Иван оглядывается, а Матвей смеется.

— Эк они, — говорит, — банника свово шуганули!

Стали они париться, друг друга вениками хлестать. Иван раздухарился, все тело разгорелось, раскраснелось, щеки горят, — разомлел! А Матвей как был бледный, так и остался. Больной, видать, думает Иван.

И тут ему хмель водочный да кровь в голову и ударили.

Матвей, вишь ты, ладный парень был. Росту высокого, в плечах косая сажень. Лицо только будто бабье, хоть и красивое, — ни дать ни взять баба с бородкой. Глянул на него Иван и думает: а девкой был бы краше!

А Матвей тоже на него поглядывает и хитро так улыбается, косится, губы не разжимает. Улучил он миг, когда Иван к нему придвинулся поближе, да и руку ему на плечи закинул. Покраснел Иван, глянул вниз — точно, встал! А и сладко ему показалось, что Матвей рядом, и приятно, что обнял его так ласково.

Привлек его Матвей к себе — и ну обнимать-целовать! Губами то мочку уха трогает, то щеку, то кадык, то ключицы, руками то зад сожмет, то по спине погладит, а то, охальник этакий, между ног положит и давай яйца пошевеливать, так что у Ивана в паху как костер развели! Сам Иван тоже не промах был. Давай гладить Матвея, разные ласковые слова ему говорить, смеяться на ухо, уд срамной щекотать…

А то чудно показалось Ивану, что Матвей прохладный весь был. Казалось бы — баня, да ласки хмельные, сам Иван огнем полыхает. Откуда ж Матвею-то холодным быть? И ни разу Матвей в губы его не поцеловал, даже не улыбнулся открыто. Но мысль эта мелькнула — и сгинула, когда Матвей наклонился и ну языком да губами член иванов ласкать!

Такого с Иваном отродясь не бывало. Губы целовать — знал, руки целовать — знал, плечи, шею… Застонал он, охнул, прошептал что-то нежное, бесстыдное, повело его в сторону… а потом обмяк Иван, всхлипнул от удовольствия — и к ногам Матвеевым опустился, чтобы так же его обласкать.

Долго, почитай, до самого рассвета они друг другом натешиться не могли. Наконец, потащились из бани в избу, на льняных простынях растянулись в истоме да в блаженстве. Счастлив был Иван, доволен и рад. Эх, думает, вот оно где — счастье настоящее! А я-то боялся, что с одной рукой никому не нужен буду! Как бы так сделать, чтобы остался со мной Матвеюшко-то…

Лежат они, довольные, любовные байки друг другу поют: и миленок ты мой, и хороший ты мой, и как же с тобой сладехонько-то… Иван уж рот раскрыл, чтобы Матвея к себе позвать на житье. И тут в лунном свете Матвей, забывшись, улыбнулся во весь рот. Зубы-то у него как блеснут! Смотрит Иван — а зубы-то у него железные…

Ну да пугаться было чего, но не Ивану. Иван завсегда тем славился, что кураж не терял перед самой Смертью. Не подал он виду — погладил Матвея по лицу, вроде как лаская, а сам при этом тихохонько, одними губами, начал «Отче наш» шептать. А второй рукой взял да и перекрестился! А той рукой, что гладил Матвея, — Матвея и перекрестил.

Дернулся Матвей, будто его ударили. Но тоже виду не подал.

— Спи, — говорит, — милок, завтра вставать рано, идти далече.

Рукой перед Иваном провел — Иван и заснул.

Наутро проснулся Иван: где тот дом, где банька, где стол с кашей да водочкой! Лежал он весь голый аккурат на старом заброшенном кладбище, среди крестов покосившихся да бурьяна. Рука, та, что Матвей целовал ночью, вся искусана — сосал упырь из нее кровушку, хорошо, на шее крестик был, а то и до горла бы добрался. Одежа Иванова да мешок с вещичками рядом обнаружились. Выдохнул Иван, перекрестился…

Но и тут он не стал печалиться. Погоревал немного, правда, что такой славный полюбовник упырем оказался. Ан ведь добрый-то упырь был! Попался бы злой — и лежать бы Ивановым костям на старом кладбище до скончания века…

Присоединил Иван свой крюк обратно к культе — на ночь он его отстегивал. Доковылял до Больших Петухов. Там сразу в церковь пошел, помолился, а заодно и молебен заказал в память о Матвее, Федотовых сыне.

— Да что ты? — батюшка ажник перекрестился, руками замахал. — Он же самогубец! Сказывают, удавился оттого, что содомскому греху ему тут не дали предаться. До сих пор его даже похоронить некому — все боятся.

— Да знаю я, — говорит Иван. — А ты, батюшка, все одно помолись, богоугодное то дело, за всех молиться.

Осерчал батюшка, но подумал — и согласился.

Иван же заночевал в Больших Петухах и дальше пошел. До дому добрался благополучно, там себе занятие нашел — всякий-разный инвентарь чинить. Да только он так и не женился. Какая девка мимо ни проходила — Иван ни на какую не глядел, и слышать о женитьбе не хотел.

Видать, так своего Матвейку и не забыл, хоть и упыря.